Основная проблема в банкротных процессах — отсутствие или нивелирование правовой определенности, считает доцент кафедры гражданского права и процесса и международного частного права Российского университета дружбы народов, партнер коллегии адвокатов «Ковалев, Тугуши и партнеры» Сергей Ковалев. Кроме того, в банкротных делах существует обвинительный, близкий к уголовно-правовому подход. Бизнес и собственники понимают, что с точки зрения возможности привлечения их к субсидиарной ответственности и взыскания с них убытков они практически не защищены. В своем интервью в июньском номере журнала «Закон» Сергей Ковалев рассказывает о проблемах в банкротстве, в том числе банкротстве физлиц, а также делится примерами из своей практик. В этом материале — выдержки из интервью. Полную версию читайте здесь.

«Общая статистика такова, что число процедур банкротства физических лиц из года в год растет. Но я не вижу, чтобы был значительный рост банкротств состоятельных граждан. Они возникают волнообразно, в том числе в связи с очередной волной банкротства банков, в результате которых долги перекладываются на их бенефициаров.

<…>

Пусть сегодня и не видно потока больших банкротств, но по факту они есть, поскольку собственники компаний и контролирующие лица признаются субсидиарными должниками, а списать эти долги в рамках личного банкротства не смогут, поэтому сами должники и не инициируют их.

<…>

К ответственности привлекают огульно, часто не устанавливают, что именно сделал человек, входили ли те или иные действия в его обязанности. Для обоснования привлечения к ответственности суды стали использовать такие формулировки, как «не сформировали надлежащим образом систему управления в компании, что привело к банкротству». Что это значит? Откуда следует, что член правления должен был и мог это сделать? В деле, которое я веду, мой подзащитный напрямую на собраниях голосовал против или вообще в них не участвовал, и мы только в кассации смогли достучаться до суда, убедив, что нет никаких оснований для привлечения его к субсидиарной ответственности. Я уж не говорю о привлечении к убыткам одновременно по банкротным основаниям и корпоративным.

<…>

Сегодня, к сожалению, существует обвинительный, близкий к уголовно-правовому подход в банкротных делах.

<…>

Бизнес и собственники напуганы, поскольку понимают, что с точки зрения возможности привлечения их к субсидиарной ответственности и взыскания с них убытков они практически не защищены.

<…>

Я ездил по регионам и был в ужасе от того, как легко граждане берут кредиты, как массово они это делают. Для них, конечно, банкротство должно быть несудебным, особенно если суммы невелики, но проблема в том, что граждане часто и не знают о такой возможности. Если говорить о сегменте с суммой долга более 500 тыс. руб., то, конечно, не совсем справедливо, когда против тебя включается механизм нападения кредиторов, которыми чаще всего являются крупные банки со штатом юристов, а ты не можешь прибегнуть к профессиональной защите. Если люди обычные, то защищаться им сложно и можно столкнуться с недобросовестными кредиторами. На банкротном рынке действуют еще и «охотники за головами» — профессионалы, которые скупают долги, недобросовестные арбитражные управляющие — все они хотят заработать на непрофессионализме должника. В общем, обычному гражданину трудно банкротиться через суд/

<…>

В личном банкротстве практика вступает в конфликт с семейным законодательством. Общий подход выглядит следующим образом: все имущество супругов — общее, оно включается в конкурсную массу, но у супруга должника есть возможность подать иск о выделе своей доли в натуре, или же все имущество продадут в банкротстве и затем ему отдадут половину денег. Возможность выдела в натуре сформулирована как право супруга. Конечно, вероятнее всего, что в случае обращения взыскания на дом, который много лет строила семья, супруг предпочтет оставить за собой дом. Но тут неожиданно он может столкнуться со странной позицией суда, который порой усматривает в выделе доли в натуре злоупотребление.

<…>

У нас в стране вопрос обращения взыскания на единственное жилье решается по-разному. В законе не установлены критерии для признания жилья единственным. Таковым может быть и место регистрации, и объект права собственности банкрота без регистрации. В нашей практике были ситуации, когда и роскошное жилье не забирали, поскольку оно было единственным. Редко случалось, что покупали иное жилье взамен изымаемого роскошного, и вопрос был только в том, кто профинансирует покупку нового жилья (обычно это брали на себя кредиторы). Были ситуации, когда решающим признавался факт регистрации: человек имел в собственности единственное и притом роскошное жилье, но был зарегистрирован в квартире у мамы, и принадлежащее ему жилье забирали. В этом вопросе очень много зависит от усмотрения суда, хотя факт регистрации имеет значение. В теории, если быть справедливым, забирать единственное роскошное жилье можно, вопрос только в том, что значит «роскошное». Необходимо учитывать определенные условия жизни человека: например, он живет в определенном районе, у него определенным образом организована жизнь, дети ходят в школу, садик и т.п.

<..>

По нашему закону банкротство проходит по месту жительства, а если оно неизвестно, то по последнему известному месту жительства. Если он стал гражданином другого государства и подал на банкротство там, то возникает коллизия. Сейчас много говорят о трансграничном банкротстве, но формально оно пока нигде не работает. Мы только недавно стали приходить к какому-то механизму взаимных признаний, хотя вопрос заключается в том, что именно признавать — в целом процедуру либо каждое обособленное производство за пределами России. Первый механизм позволяет автоматически признать судебные акты сразу по всем обособленным спорам в рамках конкретного банкротства. Второй механизм, напротив, требует отдельного признания каждого судебного акта по каждому обособленному спору. Механизм автоматического признания, конечно, более удобен, и уже намечались тенденции для его реализации. Например, в 2020 году мы общались с американскими банкротными судьями, и они готовы были признавать наши процедуры. Но так как эти вопросы не урегулированы международными соглашениями, это будет либо вопрос взаимности, либо ситуации будут разрешаться ad hoc.

<..>

Банкротство физических лиц чаще инициируется должниками, но их интерес скорее пассивный — освободиться от долгов. А кредиторы через этот инструмент могут хоть в какой-то степени погасить долги, если они понимают, что у должника что-то есть или что-то было. Российский подход в персональном банкротстве, как и в корпоративном, скорее, прокредиторский, исходя из соотношения объема прав. Особенно ярко это видно, когда большая часть должников — получатели потребительских кредитов и против них стоят банки. Понятно, что есть недобросовестные должники, но пока баланс прав и интересов, на мой взгляд, не выверен.

Основной проблемой в банкротных процессах сейчас является отсутствие или нивелирование правовой определенности, особенно в части правил о пресекательных сроках. Если пресекательный срок три года, то все должны на это рассчитывать. Все должны находиться в ситуации определенности. Нельзя рушить эту систему. Сейчас же, когда суды выходят за рамки норм и сроков, давая им расширительную трактовку, это подрывает устои всей правовой системы. Я не сторонник прецедентного права, тем более в нашей системе, где в силу высокой загруженности у судов нет возможности качественно рассматривать дела. В таких условиях они не могут творить право, поскольку не могут глубоко погрузиться в дело. Поэтому у нас не должно быть той силы судебной практики, которая есть. Мы должны жить в системе писаных норм. Компромиссом может быть система жестких стандартов, созданных только высшей судебной инстанцией, с приданием ей нормативной обязательности».